принял участие в фестивале "25й кадр" на Thor_community
прочитать текст и заценитьДетские шалости.
Тяжелее всего было слушать птиц. Как бы ни было это странно. Когда-то в юности - кажется, что было так давно, как в прошлой жизни, если она вообще есть, - птицы нравились. Они были частью мироздания, такой же прекрасной, как солнце, цветы, запах травы и шелест шелковой ночной рубашки по утрам.
Она любила вставать на рассвете и видеть, как восходит солнце. Как медленно золотится небо, пока не заблистает. Напротив дома росло несколько ветвистых деревьев, и если смотреть на небо через переплетенные ветки, то они кажутся черным кружевом.
Она подходила к окну, шурша ночной рубашкой, куталась в меховую накидку, смотрела на золотое небо, и в этот момент начинали петь птицы. Один голос, второй, третий – пока все вместе не сольется в приветственное многоголосье.
В этот момент она хотела сама с ликованием запеть, чтобы приветствовать новый день. «Удивительно, - думалось ей тогда. - У каждой птицы есть свой мотив. С ним она вплетена в ткань бытия, и каждая такая нитка прекрасна! Словно вот эта одна мелодия полностью описывает саму птицу: ее манеры и предназначение. Чирикающих не научишь свистеть… Да им и не нужно это. Обучение может лишь исковеркать суть. Мы – другое дело. Нас описывает бесконечное количество песен, мы выбираем любую мелодию, но и не исчерпываемся ни одной.
Что же петь, когда ни один звук не есть ты?
И она стояла у окна молча, только раздувала ноздри, чтобы напиться ранним утром – воздух лился в окно как вода, состоящая из жизни и радости надвигающегося светлого мира. А вечером - тягучей волной вплывали сизые сумерки.
В начале осени воздух был легкий, а звуки напоминали серебряные бубенчики. И такой… перезвон в голове.
С этим перезвоном она прибежала домой. Перемену в ней заметили сразу, долго не выпытывали - она сама призналась. «Кажется, он мне нравится»…
«Да у тебя сейчас перезвон в голове! - передразнили в ответ: «Кажется, нравится!» Охрани тебя от него! Избалованный, взбалмошный, дурно воспитан, неучтив, привык все получать. А до чего сам не дотягивается - запоминает на будущее! И, поверь, вырастет - все вспомнит! Мстительный! Высокомерный! Взгляд-то один чего стоит!»
И еще много-много правдивых слов…
Каждое слово было правильным, но слушать их было больно. Ведь она и сама видела все недостатки, но уже простила их все заочно, потому что вслед за ним приходило новое. Такое, чего никогда не было в ее правильной жизни.
Свобода!
Вера в собственные силы!
Надежда на поворот в судьбе.
«Не набегаешься с ним по полям – сама домой прибежишь. Каждый бродяга до тех пор ходит по свету, пока знает, что на опушке, в домике, на дубовом столе, горит свеча и жена вяжет ему шарф. А если хочешь с ним бегать по лесам, знай: настанет день, когда ты ему надоешь и он возьмет себе в спутницы другую женщину! Хочешь стать единственной – зажигай свечу на столе!»
Она училась вести хозяйство и управлять домом, а больше всего она учила свое сердце. Ей было слишком мало лет, чтобы узнать жизнь и стать мудрой, но она верила, что только обученное сердце сможет создать дома счастье.
Погружаясь в ручьи, она старалась запомнить, как вода касается ее тела, не препятствуя ей, не причиняя боли, но настойчиво стремится вперед - и училась терпению. Она смотрела, как большое дерево роняет семена и пропускает сквозь почву молодое, хотя через несколько лет оно сможет лишить дерево-родителя живительных соков земли - и училась любви. Она видела, как хищник не убивает без причины – и училась милосердию.
«Немного нужно уметь для счастья - любить, прощать и забывать».
Все желания исполнились.
Все предсказания сбылись.
Тяжелей всего было слушать птиц. Всю жизнь она прислушивалась к их пению - а тут нет его: крики! Досадные, надрывные, горькие.
Любила его, против всех пошла: сердце пело-пело, прощало, потом терпело. Насмешки, косые взгляды, непонимание, осуждение. А то и похуже: жалость.
И сколько бы она не говорила про вырастающие за спиной крылья, в ответ были только упреки. И в ее выборе, и в его поведении. Хорошо ли, плохо ли - все не нравилось. Осуждали даже за взгляд. «Повернулся не так. Посмотрел неправильно».
Она пыталась его защищать, а потом перестала - просто улыбалась. И терпела. Ее сердце научилось этому быстро. Также быстро, как любить. Никак не иначе. Поначалу мечтала, чуть ли не летала, а потом…
Даже сложно сказать, как стало потом. То ли привыкла, то ли смирилась. И среди череды похожих дней ожидала яркого огонька.
Всполох! Яркая жизнь, крылья, полет, сердце горит, кровь играет, смеются изумрудные глаза напротив.
А потом опять серые-серые дни, удивление, попреки, жалость. Держи рот на замке.
Ее сердце научилось бояться. За любимого, за себя, за будущее. Раньше она никогда его не боялась, а теперь начала. И в долгие зимние ночи, особенно, если одной в кровати, боялась идти спать, долго сидела у камина.
Все казалось, что стоит уснуть – и упустишь из рук ниточку судьбы, полетит она, легкая, в рваных порывах зимнего ветра, и все. Никогда больше не возьмешь в свои руки, как ниточка по воле судьбы проживешь. То ли порвешься, то ли затеряешься.
- Ты здесь? хрипит со сна. Кругом крики птиц и море шумит.
- Здесь, - голос тихий и тусклый.
Где тот перезвон серебряных колокольчиков? Развеялся давно. Теперь он словно шелест прибоя: терпит, любит, прощает. А может, уже не любит. А может, и не прощает. Есть поступки, которые простить невозможно.
Ни себе, ни сердцу. Никому.
Терпит. Верит. На что-то надеется еще, глупое.
- День настал.
- Да, настал.
Вздох или выдох. Что еще скажешь, когда ниточка еще держит, да только упряжь жестока. Думала ли, что будет такой вечность? Знала ли, что судьба все исполнит, что загадала.
В солнечных лучах сентября ворожила, босыми ногами по золотым листьям бегала, волосами землю утирала, произносила колдовские звуки: быть с любимым вместе до самой смерти и прожить с любимым рядом до конца времен.
Все сбылось.
Все исполнилось.
- Что там нового?
- Ничего.
Он вздыхает. Она сидит рядом с ним так долго, что научилась слышать, как бьется сердце. Вот сейчас стучит особенно сильно: ему тесно там, между ребер - оно рвется на волю. Значит, он мечтает о будущем или вспоминает о прошлом: сколько побед и свершений! Козней и странствий!
Это сердце не умеет жить настоящим.
- Ты хотела бы вернуться назад?
- Все изменить?
- Например, да.
- Только не нашу встречу, - и хотя уже давно нет чувства полета, она не может не быть благодарной ему за прошлое. Все, что есть сейчас в ней, - это итог их совместных деяний: она в этом уверена.
- Почему?
- Что?
- Почему ты здесь?
- Ты задавал мне этот вопрос много раз, но я готова ответить тебе на него снова: я люблю тебя. Никакое чувство благодарности, милосердия и терпения не затмит первую причину.
- Скоро зима. Я чувствую, как ветер приносит запах снега.
- Наши шубы целы.
- Помнишь, как в том году пошел сильный снег и нас засыпало? Мы были похожи на большой сугроб.
- Помню;
- О чем ты думаешь, когда ты превращаешься в сугроб.
- О вышитых туфлях для осеннего бала.
Раньше, услышав неожиданный ответ, он делал попытки увидеть ее лицо, но путы резали тело - и перестал. Голос собеседницы становился все спокойнее и спокойнее: на какие бы вопросы она не отвечала – он был уверен теперь - черты лица остаются недвижимы.
- Почему о них?
- Когда я в них танцевала, время двигалось за солнцем. Мир менялся. Сейчас все застыло. Что вчера, что завтра… Нет смысла спешить и чувствовать, верно?..
Она откровенна с ним, как была откровенна всегда. А теперь уж тем более нет смысла лгать: она благодарна ему настолько, что готова быть честной.
- Я соскучился по твоему зеленому платью, - вздыхает он. – Помнишь, как я тебя обнимал?
- Помню, - отвечает она и сливает яд в расселину. Это нужно, иначе быть не может. Но это то однообразие, к которому трудно привыкнуть, потому что каждый раз он надеется, что боли будет меньше. А ожидания обманываются, и кажется, что больней и больней.
Он не стесняется и кричит нечеловеческим криком обреченного: птицы взмывают в небо и еще долго не рискуют подлетать. Мир природы привык к смерти, но не к безнадежному отчаянию. От него убегает в ужасе. В природе нет отчаяния: только жизнь и смерть.
Он выдыхает, пытается сдержать рвущиеся крики, выравнивает дыхание:
- Какие мы с тобой сложные. Мы не можем просто так быть, родиться и умереть; нам нужно, чтобы все по-особенному.
- Почему у нас так не получилось?
- Если я скажу: «Пророчество» - ты мне поверишь?
- Я не знаю, - вздыхает она: сколько в нашей жизни предопределенного, а сколько - заслуженного. Не знаю…
- В твоей больше незаслуженного, - он делает очередную попытку пожалеть ее и говорит очевидные вещи. Она притворяется, что ей приятна его жалость и что она видит в ней проявление любви.
Он чувствует, что она лжет ему, но и она не стремится скрыть правду.
Словно несколько веков назад, несколько столетий или только вчера она плакала над ним и задавала мучивший ее вопрос: «Если ты любишь меня, за что ты так со мной поступил? За что был безрассуден? Не думал о нашем общем будущем? Жил, будто за плечами не стоит семья!»
А теперь время обвинений прошло - они не получили ответа, но смысл в них потерялся. Осталось только ждать, беречь, терпеть, стареть и молчать.
Он уже не судорожно дышит и почти не стонет, ждет, пока тело восстановится, а раны подживут. На коже, сожженной ядом, даже пятна не останется.
В такие минуты она плачет, не стесняясь собственных слез. Ей больно за него и за себя. Проходит время - она все рядом; скоро седина пробьется сквозь пряди.
А дети были похожи на солнечный день. Лучик бегает по мозаике пола, пляшет по колоннам, греет пальцы, держащие пяльцы, ластится, ласкает щеку. Летом хорошо вышивать снежные равнины – нитки шелковые ложатся, как стелется снег по полям.
А потом легко оставишь работу - вот они, бегут! Что-то кричат… Неважно, о чем, главное – радость. Она брызжет, как капельки солнца расплескивается, разлетается счастьем, как солнечные пятнышки.
И обнимешь.
И прижмешь к себе. Сердечко бьется, бьется. Ликует.
Что-то рассказывают, торопятся, сбиваются - сначала и не слушаешь, во многом ведь это не важно. Главное - вот, перед тобой: прибежал, открыт, доверяет что-то искренне, поток любви льется так, что в нем можно купаться.
И стоишь в нем, как умываешься, и греешься, как в прогретой реке.
А потом уже нет разбега. Подойдешь если сама, за плечи приобнимешь, спросишь - и опять, как поток – любовь. Теплая, но далекая. И уже на вопрос: «Как», - может быть простое: «Хорошо», - и это значит уже не «доверяю тебе», а «люблю тебя, но некогда мне». Сделать попросишь – сделают, а не попросишь - нет никого: умчались на весь день, а то и на два.
А дальше… Все дальше и дальше. Подошел, обнял, прижался, покраснел и больше не прижимался. Большой уже, не может, стесняется. «Как дела?» И снова рассказ, но про кровь, про боль, про обиды - слушать тяжело, а откажешься слушать - обидишь. Улыбаешься, не подаешь вида.
Хоть и тяжело.
Вспоминать тяжело, как было и как стало. Боишься, что упускаешь навсегда невесомое и неосязаемое. А потом вдруг - раз! - и вот оно. Ткнулся носом в щеку: «Доброе утро!» От простого жеста - тепло волной. Накрывает с головой – сердце щемит, вздохнуть боишься: только бы подольше удержать.
Оно теперь так редко.
И чем дальше идет время, тем сложнее. Маленькие дети – все простишь: разбитые вазы, запутанные нитки, потерянные книги, разорванные вещи: все ни со зла, случайно. Постигают мир и ломают его, узнавая его пределы.
- Насколько отдельных прутиков можно расщепить эту ветку, мама?
- На сколько ты сам пожелаешь и еще в два раза. Но если пожелаешь слишком многого, в руке уже не удержишь.
Чем дальше, тем виднее характеры. Если хочешь получить правильный результат, приходится смиряться. Сильный характер не бывает легким: пока растет, оттачивается, острыми углами обрезает. Больно…
Но вспоминаешь, как река любви текла, и прощаешь, забываешь. И учишь своим же терпением, что любовь – это принятие и прощение.
А еще память о том теплом и светлом солнце, которое было в детстве.
* * *
И в минуты, когда в сердце особенно больно, Сигюн ухитряется удержать чашу одной рукой, а второй проводит по этим мягким веревкам и вспоминает, как проходили они через годы вместе.
«Мальчик… и еще мальчик»…